Портрет эпохи. Часть 3

КОЛЧАК: этот портрет украшал многие белогвардейские учреждения

Многие мемуары, даже очень известных и уважаемых людей, часто вызывают бурю негативных эмоций. В той или иной степени - это всегда повествование предельно субъективное. И оценивать их по законам документалистики - неправомерно. Например, книга «Владимир, или Прерванный полет» Марины ВЛАДИ, жены ВЫСОЦКОГО, крайне возмутила его сыновей. Мемуары Валентина КАТАЕВА «Алмазный мой венец» шокировали культурную советскую элиту 70-х годов. А блестяще написанные воспоминания о Пушкине фрейлины Александры СМИРНОВОЙ-РОССЕТ и вовсе ныне считаются стопроцентной фальсификацией. Поэтому мы все же решились продолжить публикацию отрывков из «Заговора недорезанных». Но готовы в любой момент предоставить слово оппонентам Алексея СМИРНОВА.

Был такой художник Соловьев, который являлся генератором захвата художественных вузов бывшими дворянами и академистами. Его родители-дворяне были потомками декабриста Соловьева. Вначале Соловьев увлекался французской борьбой, потом атлетикой и любил фотографироваться в голом виде в качестве натурщика, слегка прикрыв чресла драпировкой. У него была огромная двухметровая атлетическая фигура, серые глаза навыкате, чуть курносый нос со слегка раздвоенным на конце хрящом и что-то бульдожье в лице. Меня Соловьев приучил, ходя по Москве и по России вообще, всюду, не стесняясь, мочиться, но отворачиваясь от людей. Он мне так говорил: «Я, Лешенька, всю Россию от Урги до Москвы запрудонил» (простонародных слов на эту тему он как дворянин избегал). Я этого, ныне давно умершего, человека любил и люблю по сей день, хотя мне доподлинно известно, что он был отпетой кровавой сволочью, многих сознательно подведшим под расстрел. Но возможно, именно он был ангелом-хранителем нашей семьи, в результате чего «органы» не тронули отца.

Висилица с овцами

Соловьев и его брат были призваны в армию КОМУЧа (Комитета учредительного собрания) и воевали с красными. Брата убили, а Соловьев выжил и перешел к Колчаку.

ЗНАМЕНИТОЕ ПОЛОТНО: по версии Смирнова, спиной к нам сидит тот самый Соловьев

Соловьев рассказывал, как красные, уходя, расстреливали пленных офицеров, сидевших в подвале, среди которых был он сам. А потом бросили в окно подвала гранату, которую Соловьев поймал на лету и вышвырнул обратно. Когда стрельба затихла, Соловьев вылез из подвала и увидел часового-красноармейца, испуганно спросившего у него: «Что делать, барин?» - «Бросай винтовку, срывай звезды и беги, дурак!»

Выпив водки, Соловьев мог часами рассказывать о своей службе в армии КОМУЧа, менее охотно - о колчаковской эпопее, так как участвовал в карательных экспедициях, в ходе которых, видимо, много убивал. Однажды он рассказал, что они любили вешать красных рядом с овцами - для того, чтобы унизить. Вспоминал он и о том, как в салон-вагоне Колчака писал с натуры портрет командующего, этот портрет потом копировали для колчаковских учреждений.

Вместе с Соловьевым писал портрет Колчака белый офицер Борис Владимирович Иогансон, потомок шведского генерала, служившего России и воевавшего при Бородино. Иогансон стал потом академиком, президентом Академии художеств и написал Соловьева со спины в известной картине «Допрос коммунистов». Допрашивали и избивали красных Иогансон и Соловьев вместе. Соловьев завидовал советской карьере Иогансона, называл его Борькой и рассказывал о нем всякие гадости вроде того, что при отступлении белых он обокрал свою любовницу, похитив у нее золотые вещи. Это вполне могло быть правдой, многие белые были большими ворами, и казаки генерала Мамонтова во время летнего наступления Деникина от Орла только потому не взяли Москву с лету и не повесили Ленина с Троцким, что стали грабить богатый купеческий город Козлов, сдирать с икон ризы и срывать часики с женщин.

Избиение нэпманов

БОРИС ИОГАНСОН: Советская власть его высоко вознесла

Соловьев служил у Колчака до самого конца, но в Китай решил не уходить. Во время сибирского зимнего отступления его конь был рядом с конем, на котором замерзший труп генерала Каппеля отступал с его армией. Соловьев рассказывал мне ужасающий случай, когда белая часть ночью в лютый сибирский мороз вступила в сибирский городишко и жители, не знающие, кто к ним вторгся, не открыли дверей и ставень, и всадники замерзли. Особенно страшны были утром замерзшие кони, грызшие перила и штакетник палисадников.

Когда белая эпопея в Сибири завершилась, Соловьев достал липовые документы, отпустил бороду и решил пробираться в большевистскую Россию. Как коренному волжанину ему было скучно за границей. («Здесь шумят чужие города и чужая радость и беда» - как пел Вертинский).

Объявившись в красной Москве, Соловьев подвизался вначале вышибалой в трактирах и пивных, вошел в бандитские сообщества, грабил и избивал нэпманов. Расставшись с уголовниками, Соловьев начал рисовать портреты прохожих на московских бульварах. Там-то его и отловили чекисты - в основном из-за знания языков (Соловьев порой увлекался и начинал говорить с образованными клиентами на немецком и французском). И очевидно, перед ним встала альтернатива: или встать к стенке, или стучать на Лубянку. В Москве вместе с Соловьевым оказался и Борис Иогансон, тщедушный швед, ставший маркёром в бильярдной и подносивший им водку и пиво. Он, по-видимому, тоже был завербован чекистами.

Легализовавшись на Лубянке, по своей подлой работе доносителя Соловьев часто сидел в ресторанах и избивал посетителей - особенно он не любил нэпманов и их толстозадых дамочек, танцевавших чарльстон и дергавших при этом седалищем. Один раз нэпманы накинулись на него всем рестораном, но его спас Качалов, спрятав в отдельном кабинете, где он в тот день гулял.

Шилом в зад

Писать светло, как Иогансон, Соловьев не умел, но в картинах «Допрос коммунистов» и «На старом уральском заводе» он по старой колчаковской службе и дружбе помог ему в прорисовке фигур.

КАППЕЛЬ: и мертвым остался на коне

Тот по-своему отблагодарил Соловьева, выхлопотав ему мастерскую на Масловке. Но Соловьев напакостил и там, отправив на расстрел нескольких убежденных коммунистов. Все советские художники его люто ненавидели. Сортир на Масловке был общий, и Соловьев туда ходить не мог: когда он закрывался в кабинке, художники обливали его из банки мочой через окошко сверху. Кухня тоже была общей, но готовить там жена Нина Константиновна не могла: жены художников подбрасывали им в суп дохлых мышей и толченое стекло. Соловьевы готовили пищу в мастерской на керосинке и там же приспособили рундук с сиденьем для отправления естественных надобностей.

Когда Соловьев проходил по масловскому коридору, его поначалу тоже норовили облить какими-нибудь помоями, но он быстро отучил соседей делать это своим особым ударом по макушке. А один раз жена советского художника, писавшего исключительно доярок, уколола Соловьева шилом в зад, за что Нина Константиновна, подкараулив, выдрала той волосы и до крови искусала плечи, о чем потом с гордостью рассказывала...<…>

Умер Соловьев глубоким стариком. Его очень пожилая вдова Нина Константиновна рассказала, что он часто во сне, не просыпаясь, плакал, как ребенок, и она его будила, и он, просыпаясь, говорил: «Я не хотел, не хотел, Нина!»

(Окончание следует)

Ссылки по теме:

• Портрет эпохи. Часть 1
• Портрет эпохи. Часть 2
• Портрет эпохи. Часть 4

Комментарий к мемуарам Алексея Смирнова читайте в статье «Михаил Курилко-Рюмин: «Я был готов выстрелить этому подлецу в рожу!»