Так хамон не виноват? Россия не смогла извлечь экономическую пользу из продэмбарго
Все громкие слова об уходе России от нефтяной зависимости не выдерживают проверки цифрами, однако свет в конце тоннеля все же есть.
Российская Программа импортозамещения - включая тяжко переживаемое любителями хамонов и пармезанов продовольственное эмбарго – должна была избавить страну от затянувшейся нефтяной зависимости. Чтобы мы смогли оставить будущим поколениям, нормальную, жизнеспособную экономику, а не разбитое корыто вычерпанных месторождений. …Под таким соусом идея импортозамещения преподносилась и даже навязывалась нам весь предыдущий год. Но что же мы получили в реальности за эти 12 месяцев тяжёлого «нефтяного похмелья»?
Державные оптимисты и реальность
Вообще, правительственная математика в отношении экспортных доходов бюджета всегда была штукой поистине удивительной. Так, теперь уже экс-глава президентской администрации Сергей Иванов незадолго до своего неожиданного ухода в заявлял, что «на сегодняшний день [пост спецпредставителя Президента по вопросам экологии и транспорта Иванов занял 12 августа 2016-го. – Прим. ред.] две трети доходов бюджета РФ – не нефтегазовые. И это совершенно другое качество». На самом же деле из 13,7 трлн руб. бюджетных доходов за 2016 год нефтегазовыми были около 6 трлн руб., то есть почти половина.
Но чиновники твердят своё. Глава Минфина Антон Силуанов заявил, что «пару лет назад в экономике доминировали экспортно-ориентированные сырьевые отрасли, а сейчас наоборот: отрасли, которые производят продукцию с добавленной стоимостью, именно эти сектора и стали превалировать». Глава Минпромторга Денис Мантуров выражается более мудрёно: «Мы перескочили уже за 50% из общего объема экспорта в сторону поставки продукции с высокой добавленной стоимостью по сравнению с продукцией топливно-энергетического комплекса, то есть нефти и газа». Однако, как ни мудри, чиновничьи бравады никак не совпадают с реальными цифрами.
За прошедший год российский экспорт уменьшился на 17% в стоимостном выражении, при этом 61,8% этого экспорта по-прежнему приходилось на полезные ископаемые. Да, годом ранее доля углеводородов в наших доходах действительно была чуть выше – то есть о каком-то относительном росте несырьевого экспорта можно говорить. Но именно об относительном. В абсолютных же цифрах он заметно сократился. При этом мировая торговля беспрерывно растет, а значит, наша доля в ней уменьшается. Очевидную связь между этими не менее очевидными тенденциями не замечают, кажется, только российские чиновники.
Зерно и остальные
Таким образом, победные реляции вроде той, с которой начался наш материал, изначально не имели к реальности никакого отношения. Из глубокой дыры импорто- и нефте-зависимости мы еле-еле начинаем выкарабкиваться лишь в одной сфере – продовольствия. В прошлом году этот сегмент оказался одним из немногих, сумевших показать абсолютный прирост: два рекордных урожая подряд принесли +6,6% к показателю 2015-го.
И то, поди разберись, чем именно мы наращивали свой торговый баланс: то ли продуктами – то есть товарами с высокой добавленной стоимостью, упомянутыми г-ном Мантуровым – то ли всё тем же сырьём, просто назвав его другим словом. Скажем, миллионы тонн зерна, которые Россия гонит за рубеж, считая это продовольственным экспортом, гораздо выгоднее было бы продавать уже в виде муки и сечки. Аналогично дело обстоит с необработанной древесиной: её почему-то упорно не хотят признавать сырьём. Да и остальные экспортные категории, по которым мы слегка подросли (керамика, стекло и изделия из камня, лесобумажные товары и драгоценности) формально несырьевые, но по факту - очень недалеко ушли от грубого сырья. Всё это так называемая продукция неглубокой переработки, то есть добавленная стоимость её весьма мала.
Да, есть у нас и высокотехнологичный экспорт (микропроцессоры, биоэфирные волокна, биотехнологии), однако его доля в стоимостном выражении – просто слезы. И инвестиции в оборудование сокращаются с каждым годом, так что рассчитывать на скорый прорыв не приходится.
Наконец, еще одна существенная проблема для России состоит в том, что 70% нашего совокупного несырьевого экспорта обеспечивают всего 30 наиболее крупных компаний. Небольшие предприятия опасаются выходить на эти рынки (всего 0,5% российских компаний осуществляют внешнеэкономическую деятельность). А выручка от деятельности крупных, в том числе государственных корпораций в заметной своей части тратится на ублажение их руководства, а никак не на общественные нужды.
Что замещать?
Куда же нам стремиться? Что развивать, чтобы кто-то захотел у нас это покупать?
На рынке товаров широкого потребления мы явно проиграем: мастерицы из Бангладеш, Индии и Вьетнама давно обогнали нас по производительности труда. Можно попробовать зарабатывать на автомобилях, но это должны быть сверхдешевые модели «Лад», востребованные в бедных странах и способные потягаться там с китайцами, индийцами и французами. Процессоры? Это прекрасно, но будем честны: никакими госпрограммами, никакими деньгами, никакой работой мы в пару ближайших десятилетий не отожмем сколько-нибудь значимой доли рынка у Восточной и Юго-Восточной Азии.
А вот где мы действительно имеем все шансы добиться реального успеха в самое ближайшее время, так это в следующих направлениях:
1. Оружие. Здесь наши позиции наиболее сильны, репутация хороша, цены умеренны.
2. Продовольствие. Накормить весь мир Россия неспособна, но половину мира – вполне.
3. Химия. В нашем распоряжении есть развитая, пусть и несколько устаревшая сеть химических заводов, выпускающих удобрения, пластмассы и многое другое.
4. Космос. Неудачи последних лет заметно ослабили наши позиции в этой отрасли, особенно на фоне шибко шустрых конкурентов. Однако мы все еще в состоянии вернуть и закрепить за собой статус главного внеземного перевозчика
5. Программирование и иные интеллектуальные услуги. Все современные производители ПО по большей части живут трудом российских программистов-разработчиков и менее квалифицированных индусов, над которыми стоит как правило американский босс. Обойтись без нас они не смогут. Мы без них – сможем вполне.
6. Изобретения, стартапы. С запуском отличных идей «в массовое производство» у нас пока беда, но генерировать эти самые идеи – в том числе имеющие коммерческий потенциал – мы способны в неограниченных количествах. Интеллектуальный «стартовый капитал» у нас огромен, осталось начать его эффективно использовать.
