Скандальные дневники Венички Ерофеева

Ерофеев-младший: Вокруг отца было много мистики

%фото.право%

"Замечаю, что Веня-младший воодушевляется, только когда "шлепнет", - написал Венедикт Ерофеев в своих "Записках психопата". И надо же было опозориться - явиться в гости к сыну писателя, автора бессмертной поэмы "Москва-Петушки", с бананами и апельсинами вместо пузыря.

- Бутылочку-то принесла? - оглядел меня с порога Веня-младший, удивленно глянул на бананы и исчез. Побежал в магазин за "беленькой". Успела только заметить, что хозяин высок и строен. Глаза голубые, волосы с сильной проседью, как у отца. Похож! А жена у Вени, Галя, - не откуда-нибудь, а из самих Петушков. Только что косы нет "от затылка до попы". У Ерофеевых - двое светловолосых близняшек - Женя (сын) и Вера. Словом, семейство симпатичное, но только по всему видно - неустроенное. Живут в съемной однокомнатной квартирке на краю Москвы, своего жилья нет и пока не предвидится.

- Как же так, Веня! Получается, что ты судьбу отца повторяешь. Скоро сорок лет, а дома и своего угла не имеешь...

- Есть у меня дом в Караваеве (это Петушинский район)... Точнее, был. Там мы с матерью двадцать лет прожили, туда и отец к нам приезжал, но дом этот совхоз забрал. Теперь вот пытаемся с женой его отсудить. Мы с Галей хотим из него музей сделать - архив потихоньку собираем: фотографии отца, записные книжки, рукописи. А то туристы приезжают: где дом Ерофеева? А нету, получается, никакого дома. Директор совхоза совсем с дуба рухнул: говорит, а что это еще за писатель такой, которому музей понадобился?! Толстого знаю, Пушкина тоже, а Ерофеев - никакой не писатель, а пьяница и дебошир.

- Наследство какое-нибудь тебе отец оставил?

- Ничего мне отец не оставил...Да ничего у него по большому счету и не было. По завещанию его единственной наследницей была вторая жена, Галя, но перед смертью он ей наказал: "Веню моего не обижай". Когда приходили гонорары, Галя высылала мне открыточку, я приезжал и получал ровно половину суммы. Но продолжалось это недолго. Галя тяжело болела еще при жизни отца - лежала в лечебнице для душевнобольных - и мужа она пережила всего на три года: покончила с собой, выбросилась из окна. Вокруг отца - много мистики. Его любимые женщины часто плохо кончали: спивались, сходили с ума, попадали в Кащенко, очень тяжело жили. Трудной была жизнь моей матери, Валентины. Она училась вместе с отцом, в пединституте во Владимире, всю жизнь проработала учительницей в сельской школе. Но все как-то не сложилось: и первый брак с отцом и второй - с моим отчимом, в конце жизни она тяжело болела, пила. Всего не расскажешь в двух словах, но вот вам эпизод. К нам в дом приехал из Германии один журналист - об отце хотел написать, с матерью долго разговаривал, расспрашивал о ее жизни, а потом вышел на крыльцо и заплакал. Хотя и немец, а все-таки что-то понял (после сказанного Веничка опрокинул рюмку).

%фото.лево%

- А твоя жизнь как сложилась?

- Да как?! Почти 35 лет прожил в Караваеве. Два года назад, как дети родились, с женой в Москву перебрались. Воспитывали меня мать и бабка, отец наезжал нечасто, но всегда с гостинцами. До сих пор помню, как он из Средней Азии огромный арбуз приволок - мы его всей деревней ели. Строг был батюшка очень. Боялся я его всегда. Помню, вкус к классической музыке все пытался мне привить. Когда я из армии вернулся и приезжал нему в гости, он ставил пластинки и пытал меня: Бетховен это или Вагнер? И надо сказать, очень расстраивался, когда я не попадал, хотя в три года делал это легко. В общем, видел батюшка, что из меня уже ничего путного не получится, поэтому, наверное, и книжки привозил в подарок обычные, без выпендрежа: Фенимора Купера какого-нибудь или Майна Рида.

- А своих книжек читать не давал?

- Нет. Я в первый раз "Москва - Петушки" прочел, когда в 10-м классе учился. "Химичка! наша Галина Афанасьевна меня подозвала и тихонечко спрашивает: "А ты отца своего когда-нибудь читал?" Никогда, говорю. Она мне на сутки дала свою перепечатку. Но что там шестнадцатилетний деревенский пацан мог понять? Первый раз я внимательно прочел "Москва - Петушки" уже после армии. Приехал к отцу в гости, мы с ним пошли в магазин - а тогда был "сухой" закон и длиннющие очереди, - взяли сразу бутылок четырнадцать хересу, "шлепнули" по две, и я уединился с его произведением на балконе. Надо сказать, что всего за жизнь я эту книгу не меньше полутора тысяч раз прочел. Это если вспомнить все мои похмелья… Я ведь с каждой большой похмелуги брал "Москва - Петушки", открывал на любой странице и читал. Старался, конечно, в начале где-нибудь открыть, потому что конец книги меня особо не прельщал. Шило в горло - и так страшно, а тут еще и похмелье тяжелое. Поэтому чаще я читал про Веничкино воскресение после Карачарово, когда он "шлепнул", стало ему хорошо и предался он грезам. Читаю я - и как будто вместе с отцом похмеляюсь. Кстати, очень он это дело любил - похмелять народ. Когда ему уже сделали операцию, он был лишен голоса и сам пить уже не мог, я у него просыпался, а он мне всегда говорил: "Венька, открой холодильник. Там баночка пива стоит", ( а для 90-го года баночка пива - это что-то!). И так ему нравилось, когда я выпивал.. "Ну что, Вень, полегче стало?" - "Полегче". - "Ой как хорошо!"

%фото.право%

Любил меня отец, конечно, но, если честно, мало мною занимался, точнее, совсем не занимался. Думаю, если бы он больше мне внимания уделял, может, и моя судьба сложилась бы иначе. Вот в детей своих всматриваюсь, хотя они еще совсем крохи. Женька-то раздолбай - весь в меня, а Вера - тонкая. Маленькая, а тайна в ней уже есть. Может, в ней талант деда проснется. А на мне гений отдыхает, расслабляется...Так в совхозе и работал, книжки читал, ну и гулял хорошо, когда отцовские гонорары приходили. Как-то получил даже сразу две тысячи "зелеными": одну отнес в наш ларек и строго наказал: "Всем, кто от Венички придет, наливать и не отказывать". А вторую тысячу разделил по сто долларов, выстроил всех доярок в очередь и всем в долг дал. А еще народ все вспоминает, как ко мне англичанин приезжал - большой почитатель творчества Ерофеева. Мы с ним долго гуляли - сначала всю его валюту пропили, а когда средства закончились, стали ходить по селу, как Остап Бендер с Кисой. Увидят его наши бабки, замученного водкой, обросшего и несчастного, жалеют сразу и без лишних разговоров дают на халяву и выпивку, и закусь. Когда мы с ним успешно все село обошли, решили стянуть в совхозе мешок комбикорма, чтобы продолжить пьянку. Взяли моего друга Славку, залезли с ним в окно, вытащили мешок и на спину нашему англичанину взвалили. А в мешке весу 70 кило, так он, бедный, два шага сделал, упал и затих. Даже не стонал - ослаб, видно, очень. Тут уж мы мужика пожалели и решил все-таки в Москву отправить от греха подальше. Ну а я через эту историю в батраки попал, да еще к собственной жене.

- Это как?

%фото.лево%

- Тогда я еще не знал, что она моей женой станет. Фермершей Галя у меня была: три коровы в хозяйстве, теленок, пять свиноматок, штук семьдесят поросят. У нее муж - москвич - повозился с этим делом и взбунтовался. Ну она и развесила по селу объявления, что помощник нужен, батрак, короче. А мне надо было штраф за мешок комбикорма выплачивать - вычислили нас тогда все-таки. Вот я и пришел. Другим-то западло было в батраки наниматься, а мне нет. Ну я у нее и вкалывал, а потом, понятно, любовь началась. Муж понял, собрался тихо и в Москву уехал. Он у нее, кстати, хороший мужик, деловой, и жила она с ним неплохо вроде: квартира трехкомнатная, бриллианты даже ей дарил. А со мной - сама видишь… Но ведь мучается зачем-то!

- А зачем, не спрашивал?

- Спрашивал. Угорелый ты, говорит, Веничка…

Венедиктовые ночи

Женщин в жизни писателя Ерофеева, как и портвейна, было выпито немало

Подруга Ерофеева Наталья Четверикова вспоминает: "...Улыбался он так, как будто бы ему прощены все грехи... Силу своего мужского обаяния Ерофеев сознательно гасил, чтобы нечаянно не ранить кого-нибудь напрасно. Он щадил женщин". Однако дневники писателя, выдержки из которого нам любезно предоставил Венедикт-младший и его жена Галина, свидетельствуют о другом.

%фото.право%

Ерофеев был очень свободен в любви и одновременно мог встречаться с несколькими женщинами. Обе его жены, первая - Валентина Зимакова, или Зимачиха, как он ее называл, и вторая - Галина Носова, страшно ревновали мужа, но были вынуждены делить супруга с многочисленными женщинами, обреченно принимать у себя в доме всех любовниц Ерофеева.

Кстати, единственной в своем роде страстной любовью Венечки целых 27 лет оставалась Юлия Рунова - та самая девушка из Петушков с косой "от затылка до попы".

Из записных книжек Венедикта Ерофеева. Публикуется впервые.

По просьбе родных Венедикта Васильевича мы указываем только первые буквы имен его подружек. Записи датированы 1981, 1982 и 1983 годами.

Утром Г. рассматривает нас троих на одном диване. Подымаемся. Мне дурновато. Я. - тоже. С трудом добираемся до бара. И снова слишком много внимания на нас троих со стороны Г. Душно. Пока Я. дремлет, мы с И. бежим за "Иверией". Пробуждаю Я. Объятия и прочее. Втроем идем на Лавочкино, и с И. - снова за портвейном. Я. - в расстройствах. Пытаюсь утешить. Я. в слезах: "Не прикасайся ко мне". Утешаю, но демонстративно удаляюсь. Я. перехватывает меня в лифте. Прощание на горшочках и на помойном ведре. Лобзания. Ну вот все и прекрасно!

***

Давно не поднимался так бойко. Опять от германского отвлекает триумфальный звонок. Звонит И. Оказывается, Я. - больна, даже говорить не может. Впервые после окончательной размолвки с Ю. звоню Ю. Вера (ее дочь. - Ред.) говорит, что Ю. придет поздно и позвонит сама. "Золотой портвейн". Обещанной А. нет, как не было вчера обещанной Я. Звоню Я. Говорит, что больна. Может, навестить?

Видеть не хочет и прочее. Звоню Ю. Опять подходит Вера и говорит, что мать уехала в Среднюю Азию на неделю или на месяц. Ну и хрен с ней! Бросаю трубку.

Бешенство. Допиваю "Золотой портвейн". Откладываю немецкий. К вечеру, к ночи раздражен. Возвращается Г. Как можно так расстраиваться из-за баб? Снотворное, чтобы уснуть.

***

В полдень снова И. И тут же беда (в постели). Звонок от Л. Обещает быть завтра. Говорю И., чтобы завтра не приходила. Весь день пью и ожидаю Л. Она не появляется. И вызвать нет возможности. Почему нет Л.?

***

Едва продрав глаза, с И. бежим в магазин за кагором и пивом. Потом в библиотеку. В комнате - близость, и она, по-моему, удовлетворена. Потом Г. В темноте прощаемся на остановке 70-го. Целует в губы: "Милый, звони". Завтра ее не будет. Завтра у нее "Яношный день". Тот, что из Риги, приезжает.

%фото.лево%

***

Плевать на Ю. Как и ожидал, ее звонок около пяти вечера. Часовой разговор. "У меня пирожки с яблоками". Восстанавливаюсь - обещаюсь быть завтра утром, но говорю, что завтрашнюю субботу разрываюсь между Петушками и Абрамцево. Она: "Выбери третий путь, и наилучший". На всякий случай два портвейна. Рано ложусь спать, и замертво.

***

Моего звонка не дождавшись, звонит Ю.: "У меня полтора портвейна". А у меня грипп и никакого желания ехать ни в Абрамцево ни в Петушки, ни на Вернадского. Хотя и тепло. Об этом сообщаю Ю. Входит Г. Прерываю беседу. Немецкий забросил со вчерашнего дня. Никуда не влечет. Разбираю бумаги. Встаю обновленный. Динамичен и тащу Г. в Абрамцево. На Ярославском вокзале присоединяется Есилева. Снова безоблачно. Обещают плюс 20. Все зелено. Листопадом и не пахнет в этом году.

***

Тошнота с утра. Ожидаю девок. У Г. по-прежнему находится чем окрепнуть, но бездыханен. Появляется вожделенная И. Еще любовный порыв. Теперь Г. и И. заодно. Оживляюсь. Подписываю акт о капитуляции. И. оперативно подгоняет такси. Едем сквозь тьму втроем. Досадно. Глумление в приемном покое. Обещанное тридцатое отделение. Засыпаю.

Всевозможные оргии. Ночью она у меня на коленях у постели: "Ну что с тобой?" Конечно, наутро надо сухое. Звонок от Л. Говорит, что постоянно и нежно любит. Что приедет 11-го и установит надо мной особую опеку.

***

Во время пребывания в Архангельске получаю три письма. Утром получаю известия от Р. Она, оказывается, целую неделю жила ожиданием письма. Необещанного, но ожидаемого. "Большое тебе спасибо, милый Венька, на душе стало радостнее и теплее. Мысленно всегда с тобой. В Москве без тебя пусто. Покидаю ее без малейшего сожаления. Всегда твоя Ю.Р.". Я.Щ. - тревожнее и суховато: "Крепко целую и, наверное, все-таки люблю, потому что немыслимо скучаю и думаю". Г.: "Дорогой мой Ерофеев, считаю тебя своим, несмотря ни на какие превратности судьбы".

***

Просыпаемся с Я. у меня. Чуть пива. Поездку к Гале Носовой я меняю вот на что. Ехать в Петушки на поиски сына. Едем. Беру два червонца, летим на Курский. Поезд Москва - Владимир переполнен. Хлещу сухое вино на приступочке тамбура.

Едем в Караваево. На прощание - крепленое с шофером. У крыльца Зимачиха. Сына не узнаю. Мило и сумеречно. На террасе до двух ночи с Зимаковой.

***

Караваево. Утро. Потом мы с Я. уединяемся. Я. купается в Пекше. Зимакова лютует: "Да е...тесь вы все - провалитесь" и прочее. Короткие встречи и случайные беседы с сыном. Венедикт-младший на остановке автобуса. Последние вялые беседы, развязные сверстники. Едем. Москва.

И еще коротко о любви...

* Когда я вижу ее в конце аллеи, у меня подкашиваются руки, а ноги сжимаются в кулаки.

* Поскольку все лицо у нее в веснушках, она не стоит катастрофической любви.

* Девушка средней миловидности. У нее нет никакой ярко выраженной доминанты.

О себе...

* Кто хочет - тот допьется.

* Я человек вопиющий...

* К вечеру меня всегда одолевает мысль, что бы еще такого сделать, чтобы еще больше укрепить могущество Родины.

* Я такой тощенький. Похож на прожиточный минимум.

* Водка крепкая, как рука политрука

1 января 1980 года у Ерофеева - белая горячка.

Самый поражающий из дней. Начало треклятого пения в стене. Срочно водки. Не помогает. Мышки и лягушата. Срочно вызван Марк Фрадкин для дежурства. Всю ночь приемник, чтобы заглушить застенное пение. Из-за метели - физия в окне. Люди в шкафу, крот на люстре. Паноптикум...

*включен Минюстом РФ в список физлиц-иноагентов