Запретные страсти Петра Чайковского

Петр ЧАЙКОВСКИЙ окончил Императорское училище правоведения. Он получил чин титулярного советника и начал работать в Министерстве юстиции. Очень надеялся на повышение, однако его «задвинули». Тогда будущий композитор и задумался о том, чтоб сменить сферу деятельности. Отец Петра Ильича бросился к КЮНДИНГЕРУ, учителю музыки: есть ли у сына настоящий музыкальный талант? Кюндингер ответил: нет, у Петра Чайковского музыкального таланта нет. Мол, способности есть, но для музыкальной карьеры он не годится. Да и поздно начинать в 20 лет. Но отец не стал препятствовать, и в 1861 г. Чайковский поступил в Музыкальные классы Русского музыкального общества, вскоре преобразованные в Петербургскую консерваторию.

В наше время гениального композитора назвали бы трудоголиком. Он дружил с великим князем Константином Романовым и признавался ему, что «буквально не может жить не работая». А как окончит сочинение, наваливаются «тоска, хандра, страх за будущее, мучительные вопросы о смысле земного существования». Чайковский строго ругал себя за лень: «Во мне есть силы и способности, но я болен болезнью, которая называется обломовщина». И это говорил человек, добившийся права называться одним из величайших композиторов всех времен, создавший более 80 крупных произведений, 10 опер, три балета, более 100 романсов.

Гадюка

Главным потрясением в его жизни стала неудачная женитьба.
Лето 1876 г. Петр Ильич пишет брату: «С нынешнего дня я буду серьезно собираться вступить в законное брачное сочетание с кем бы то ни было. Я нахожу, что мои склонности суть величайшая и непреодолимейшая преграда к счастию, и я должен всеми силами бороться со своей природой. Я сделаю все возможное, чтобы в этом же году жениться, а если на это не хватит смелости, то во всяком случае бросаю навеки свои привычки. Разве не убийственная мысль, что люди, меня любящие, могут иногда стыдиться меня. А ведь это сто раз было и сто раз будет... Словом, я хотел бы женитьбой или вообще гласной связью с женщиной зажать рты разной презренной твари, мнением которой я вовсе не дорожу, но которая может причинить огорчения людям, мне близким... Я так заматерел в своих привычках и вкусах, что сразу отбросить их, как старую перчатку, нельзя. Да притом я далеко не обладаю железным характером, и после моих писем к тебе уже раза три отдавался силе природных влечений...»

А вскоре Чайковский получил письмо от бывшей студентки консерватории Антонины Милюковой. Девушка призналась в любви к гению и после короткой переписки первой предложила руку и сердце.

В то время Чайковский работал над оперой «Евгений Онегин». Он признавался: «У меня постоянно жило в душе возмущение небрежно-легкомысленным отношением Онегина к Татьяне. Поступить подобно Онегину мне казалось бессердечным. Я был как бы в бреду».

Венчание с Антониной Милюковой состоялось 6 июля 1877 г. в церкви Святого Георгия на Малой Никитской улице.

8 июля. Чайковский пишет Модесту, младшему брату: «Вчера мы провели день довольно приятно, вечером катались, были в каком-то увеселительном месте на Крестовском, и ночь прошла очень покойно. Лишения девственности не произошло, да может быть и нескоро еще произойдет. Но я обставил себя так, что об этом и беспокоиться нечего. У жены моей одно огромное достоинство: она слепо мне подчиняется, она очень складная, всем довольна и ничего не желает, кроме счастия быть мне подпорой и утешением. Сказать, что люблю ее, - я еще не могу, но уже чувствую, что буду ее любить, как только мы друг к другу привыкнем».

Другое письмо, брату Анатолию, от 11 июля 1877 г.: «Я переживаю в самом деле тяжелую минуту жизни, однако ж чувствую, что мало-помалу свыкаюсь с новым положением. Оно было бы невыносимо, если б я в чем-нибудь обманул жену, - но я ведь предупредил ее, что она может рассчитывать только на мою братскую любовь. Атака не возобновлялась. После первой попытки жена моя в физическом отношении сделалась мне безусловно противна. Я уверен, что когда-нибудь атаки возобновятся и будут удачнее».

Семейная жизнь не складывалась. Злосчастный брак поверг композитора в полное отчаяние, он пришел к мысли: надо убить себя. Прямо в пальто он по грудь вошел в Москву-реку. Домой добрался в бреду.

«К утру жар спал, даже доктора звать не пришлось, - говорит Берберова. - Он сидел на постели, под одеялом, ломал руки. Антонина Ивановна сидела рядом и подстригала заусенцы. Он слушал щелканье ножниц и, наконец, сказал тихо: «Уйдите отсюда».

Жена стала ему ненавистна. Вот самые характерные выражения Чайковского из писем брату Анатолию: «Когда я воображу себе, что ты, может быть, путешествуешь с Антониной Ивановной, то кровь ужаса застывает в моих жилах! Что может быть ужаснее, как лицезреть это омерзительное творение природы! С этим исчадьем ада шутить нельзя; благородные чувства к ней излишни».

Композитор мечтает развестись и даже готов заплатить, лишь бы отделаться от женщины, которую называет не иначе как «гадиной». Он обращается к брату-юристу: «Узнай, голубчик. Имею ли я возможность, дав Ант[онине] Ив[ановне] вместо пенсии капитал, обеспечить себя навсегда от ее приставаний и денежных претензий, не прибегая при этом к разводу, которого она не хочет и которого я сам боюсь, если принять в соображение, что она может наделать скандала при ведении дела».

Интересно, что сестра композитора, Александра, сразу приняла сторону жены: «Взять какую-то бы ни было женщину, попытаться из нее сделать ширму своему разврату, а потом перенести на нее ненависть, долженствующую пасть на собственное поведение, - это недостойно человека так высоко развитого. Я убеждена, что он возненавидел бы всякую женщину, вставшую с ним в отношения».

Отчаявшись, Милюкова-Чайковская стала жить гражданским браком с другим мужчиной. Она родила троих детей, которых сдала в воспитательный дом. Разум женщины не выдержал обрушившихся на нее злоключений. Антонина Ивановна окончила дни в психиатрической больнице.

Самки

Чайковский был горячо верующим человеком. Он очень страдал от своей аномалии, прекрасно зная, что наклонности подобного рода убивают душу, ее чистоту и способность любить. Поэтому страшно огорчился, когда заметил аналогичную склонность у одного из младших братьев, Модеста.

13 января 1870 г. Петр Ильич пишет брату: «Если есть малейшая возможность, старайся не быть бугром (педерастом. - Ред.). Это весьма грустно. В твои лета еще можно заставить себя полюбить прекрасный пол; попробуй хоть один раз, может быть, удастся».

Про Модеста говорили, что с 16 лет он активно интересовался однополыми отношениями. Причем началось это в том же самом Императорском училище правоведения, где учился Петр Ильич. Как считали в семье, сам композитор пережил первый такой опыт со своим однокашником, будущим поэтом Апухтиным. Когда в «Новом времени» появилась статья о нравах консерватории, Чайковский c тяжелой душой написал Модесту: «Тень моей репутации падает на всю консерваторию, и оттого мне еще стыднее, еще тяжелее».

Из письма к другому брату, Анатолию, становится понятно, что композитор имел и какой-то опыт с женщинами.

2 декабря 1871 г.: «Я должен тебе прежде всего выразить мое скорбное недоумение насчет твоей болезни. Что у тебя шанкр, то это меня нисколько не удивляет, ибо с кем его не было? (Вспомни только, какой шанкр насадила мне Гульда у Фюрст в Петербурге!) Итак, нет ничего невиннее, как этот всем доступный орденский знак».

Когда Чайковский узнал, что Анатолий женится, написал ему: «Есть известного рода потребность в ласке и уходе, которую может удовлетворить только женщина. На меня находит иногда сумасшедшее желание быть обласканным женской рукой. Иногда я вижу симпатичные лица женщин (впрочем, не молодых), которым так и хочется положить голову на колени и целовать руки их».

Однажды Модест предложил Чайковскому поселиться вместе с ним и его глухонемым воспитанником Колей Конради. Композитор с нежностью относился к мальчику, но ответил брату: «Я не хочу, чтоб злые языки начали язвить невинного ребенка, про которого неизбежно стали бы говорить, что я готовлю себе в нем любовника, да притом немого, чтоб избегнуть сплетней и толков».

- Друзей-юношей и отроков мы при Чайковском можем насчитать много, любовницы - ни одной, - говорил известный критик Амфитеатров. - Женщины самочьего типа были ему не только духовно противны, но физически невыносимы. Отсюда родилась и распространилась молва о гомосексуализме Чайковского. Я впоследствии расследовал ее в Майданове под Клином, где Чайковский считался «своим барином». Если под гомосексуализмом понимать лишь грубое удовлетворение чувственности, то молва безусловно лжива: этим Петр Ильич не был грешен. Другое дело - гомосексуализм духовный, идеальный, платонический эфебизм. Этого пристрастия в Петре Ильиче отрицать нельзя. Вечно окруженный молодыми друзьями, он нежно возился с ними, привязываясь к ним и привязывая их к себе любовью, более страстною, чем дружеская или родственная. Один из таких платонических эфебов Чайковского в Тифлисе даже застрелился с горя, когда друг-композитор покинул город.

Слуги

Западные биографы часто акцентировали внимание на аффектации, с которой Чайковский относился к своим слугам. И делали на основе этого недвусмысленные выводы. Но вот что говорит музыковед Соломон Волков: «Утверждать что-либо трудно из-за отсутствия доказательств. Однако в России отношения со слугами традиционно находились на ином эмоциональном уровне, чем принято на Западе. Поэтому Чайковский выказывает типичное отношение русского «просвещенного барина» к слуге, когда записывает в дневник об одном из них: «Это такая чудесная личность. Господи! И есть люди, которые поднимают нос перед лакеем, потому что он лакей. Да я не знаю никого, чья душа была бы чище и благороднее...»

Ему вторит Баланчин: «В России всегда любили своих слуг. Поэтому я не удивляюсь, что Чайковский писал своему слуге аффектированные письма. Здесь, на Западе, к слугам куда более холодное отношение. А восточные люди со своими слугами вообще не разговаривают».

Ногти

Джордж Баланчин, основоположник американского балета:
«Я думаю, Чайковскому было приятно и удобно с молодыми мужчинами. Женщины сразу начинали предъявлять на него права. Есть люди, которые к таким вещам относятся спокойно. Но Чайковский так не мог. С мужчинами, вероятно, можно было дружить и даже любить их, и они не требовали от Чайковского, чтобы он был полностью только с ними. Музыка была для него самым главным в жизни».

Письмо брату от 19 января 1877 г.: «Милый Модя! Я влюблен - как давно уж не был влюблен. Догадайся, в кого. Он среднего роста, белокур, имеет чудные коричневые (с туманной поволокой, свойственной сильно близоруким людям) глаза. Он носит pince-nez, а иногда очки, чего я терпеть не могу. Одевается он очень тщательно и чисто, носит толстую золотую цепочку и всегда хорошенькие из благородного металла запонки. Рука у него небольшая, но совершенно идеальная по форме.

Я его знаю уже шесть лет. Он мне всегда нравился, и я уж несколько раз понемножку влюблялся в него. Это были разбеги моей любви. Теперь я разбежался и втюрился самым окончательным образом. Не могу сказать, чтоб моя любовь была уж совсем чиста. Когда он ласкает меня рукой, когда он лежит, склонивши голову на мою грудь, а я перебираю рукой его волосы и тайно целую их, когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам и поцеловать эти ножки, - страсть бушует во мне, голос дрожит, как у юноши. Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему. Мне было б противно, если б этот юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как он сам себе сделался бы гадок. Этого не нужно».

16 сентября 1878 г.: «От скуки, несносной апатии я согласился на увещания Ник. Льв. Познакомиться с одним очень милым юношей из крестьянского сословия, служащего в лакеях. Rendez-vous было назначено на Никитском бульваре. У меня целый день сладко ныло сердце, ибо я очень расположен в настоящую минуту безумно влюбиться в кого-нибудь. Приходим на бульвар, знакомимся, и я влюбляюсь мгновенно, как Татьяна в Онегина. Его лицо и фигура - вполощение сладкой мечты. Погулявши и окончательно влюбившись, я приглашаю его и Ник. Льв. в трактир. Мы берем отдельную комнату. Он садится рядом со мной на диван, снимает перчатки, и... и о ужас? Руки, ужасные руки, маленькие, с маленькими ногтями, слегка обкусанными, и с блеском на коже возле ногтей, как у Рубинштейна! Ах, что это был за страшный удар моему сердцу! Что за муку я перенес! Однако он так хорош, так мил, очарователен во всех других отношениях, что с помощью двух рюмок водки я к концу вечера все-таки был влюблен и таял. Испытал сладкие минуты, способные помирить со скукой и пошлостью жизни. Ничего решительно не произошло. Вероятно, мало-помалу я помирюсь с руками, но полноты счастья не будет и не может быть».

Цитата

Майкл ДЖЕКСОН, поп-король:
- Cамое большое влияние на меня оказал Петр Чайковский. Если вы возьмете «Щелкунчика», то увидите, что каждая мелодия там - это хит, все до единой. И я подумал: «А почему в поп-музыке не может быть такого альбома, где каждая песня - это хит?»