Армен Джигарханян в последнем интервью: «Вся наша жизнь — большой дуреж»

Интервью обозреватель «Экспресс газеты» брала у Армена Джигарханяна в его рабочем кабинете, когда артист еще мог трудиться. В кабинет постоянно заходили люди, включая актрис театра, звонили корреспонденты, как ни странно, чтобы тот сказал добрые слова о своих только что ушедших на небо коллегах... и Джигарханян находил эти слова...

— Не могу отказать — как не вспомнить добрым словом человека, который покинул эту землю? — прокомментировал Армен Борисович.

Был забавный случай во время нашей беседы, когда в кабинет зашла молодая актриса, играющая Джульетту, и сказала, что она не может играть Джульетту, поскольку ждет ребенка. С Шекспира и начался наш разговор с Арменом Борисовичем.

— Как вы думаете, Шекспир сказал «Весь мир театр, и люди в нем актеры», когда играл на сцене или сидел за письменным столом? Насколько верно это изречение?

— В-первых, задавать этот вопрос актеру — бессмысленно. Лучше спросить об этом хирурга или, к примеру, сталевара. Ведь все, что я делаю в своей жизни, происходит через театр. Во-вторых, в принципе я готов согласиться, что Шекспир был прав, говоря о всемирной игре всех и вся. Все играют — кто-то громче, кто-то тише. Другое дело, что есть предрасположенность к театру, когда человек быстрее других заболевает игрой. Со мной учился артист, впоследствии, кстати, ставший ученым, который не умел смеяться. Он выдавливал из себя смех. А значит, ему было сложнее заболеть театром. Среди нас немало людей, которые если и играют в жизни, то через силу. Вот, в зоопарке одна обезьяна больше привлекает внимания посетителей, а другая остается незамеченной. А в-третьих, вопрос «Весь мир театр, а люди в нем актеры» довольно опасен, потому что на него нет ответа.

— По этой причине люди столько веков повторяют эту шекспировскую фразу, что она риторична?

— Люди играют, потому что очень беспомощны. Человек отвратительно приспособлен к судьбе, а посему уязвим. На чем держится медицина, не задумывались? Да на том, что все мы, люди, — бракованный товар. Человечество всю жизнь только и занимается тем, что поправляет брак, как в общем, так и по отдельности. Вот и придуриваемся, что сами несовершенны и все вокруг — куда зря. Это надо же было такой бракованный материал производить?! На себе испытываю это все жизнь. Говорят, все беды — от нервов, только сифилис от удовольствия, — позволю себе пошутить. Актер — такое же животное, как все остальные.

— Актер — это болезнь или порок?

— И заболевание, причем очень сложное, и порок, и желание, и любовь, и вожделение, и поцелуи, и совокупления... Чем дальше я живу, тем у меня больше вопросов, и нет ответов.

— Верите в судьбу? Что она — за штука? В разных языках смысл судьбы свой?

— Неважно как это называется — рок, поп, пик, фат, — как хочешь, так и называй? Жизнь — и все. Судьба и есть жизнь. Лев Николаевич Толстой оказался умнее, когда на вопрос: «Что делать?» — сказал: «Жить!» А все остальное — мы придумываем, выбивая, как из тюбика, свои интеллекты: судьба, рок, фатум, рука Всевышнего, карма... Пукаем мы все одинаково. А когда что-то начинает болеть, то ищем — как сесть, как лечь, чтобы полегче стало. Наш организм приспосабливается.

— Накануне своего юбилея нельзя так часто вспоминать врачей и думать о болезнях. Ведь шоу должно продолжаться...

— Потому что мы с тобой, милая девочка, уже добрались до этой сути. Все Боги нас покинули. Теперь вся надежда — на приспособляемость своего организма. Пожалуй, из всех моих находок, которые я отыскал по жизни, эта — самая лучшая. И ты, сейчас молодая и очаровательная, все равно повернешься в мою сторону и начнешь, думая про то, что у тебя болит и как сделать так, чтобы боль прошла. В Ереване, много лет назад, у меня был приятель, тоже артист, которого мучили жуткие головные боли. Его возили по всем докторам — и в Москву, и за границу, и никто не мог помочь. Однажды один обыкновенный врач, причем наш, ереванский, говорит, что запросто вылечит этого человека от ужасных головных болей. И сделал это. Оказалось, что бедный мой друг обладал слишком обостренным обонянием, из-за которого и страдала его голова. Доктор выжег ненужное обоняние в носовом отверстии больного, и таким образом вылечил его. Бракованные мы, недоделанные. Из-за этого и Бога себе придумали, молиться стали...Но то, что сегодня происходит в мире, наталкивает на мысль, что Боги от нас ушли. Одни мы остались со своими болячками.

— Все готовят подарки юбилярам. Что вы хотите получить от друзей, судьбы?

— Опять же — здоровье, вот главный и единственный для меня подарок. Очень люблю театр, в котором получаю психофизические удовольствия. Обожаю наблюдать за молодыми актеры — они такие разные, талантливые. За новичками подглядываю, потому что их еще совсем не знаю. Начинают репетировать — одни расцвели, другие стали некрасивыми, может, потому, что играют не ту роль. Когда я занимался педагогикой, то видел — как странно ведут себя артисты, когда целуются. И чем наглее человек, тем хуже для искусства. Например, я должен юную актрису, что она Дездемона, а она совсем не Дездемона. Надо ее вот туда толкнуть — в сторону Дездемоны. А если она будет наглеть, то я не смогу ей помочь.

— А толкает к героиням Джигарханян нежно?

— Творчество — это половой акт или, на крайний случай, имитация полового акта. Только внутренняя сильная встряска способна привести актера к роли. Когда цвет лица у артиста меняется, я наглядно понимаю, что он хороший. Значит, у него изнутри пошла информация, а не только из головы. Один знаменитый режиссер говорил своим актерам: «Вы ротом играете, то есть словами». Искусство связано с физиологией. Когда нервы от любви тянутся. Очень люблю роман «Женщина в песках», особенно одну сцену, когда герою говорят — совокупитесь, и мы вас отпустим, но поскольку за ним все наблюдают, то у него это не получается. Вот я думаю, что это про творчество написано. Без совокупления нет искусства, но совокупляться при посторонних очень трудно.

— Для актрис своего театра вы наставник, учитель, отец, а может, отчасти и любовник?

— Не дай Бог. Это плохой русский театр, когда кто кого-то трахает, особенно режиссер своих актрис. Просто паршиво!

— Вы человек команды или же одинокий волк?

— Одинокий волк, причем по-настоящему. В своих страданиях, поисках, проникновениях — всегда один. Никто и никогда тебе не поможет и не будет помогать — я это знаю лучше, чем таблицу умножения. Наоборот, все будут мешать. Когда на съемочной площадке кричат «Тихо!», а это в последнее время происходит все чаще, то я немного начинаю робеть. Сказали «Тихо!», и что я буду делать? Все стоят, смотрят на тебя, а ты должен играть. А вдруг я нарушу тишину своими ненужными словами? Страшно.

— Неужели вы так подвержены рефлексии? Кажетесь абсолютно уверенным в своем выборе.

— Это мое дело — подвержен я сомнениями или нет. Что мне рассказывать вам, как я ночами не сплю, о чем-то думаю, встаю, хожу по комнате? В кино я часто не знал и не знаю, как играть. Видел много вещей, которые хотелось повторить, овладеть ими, а потом понимал, что это совсем не мое.

— Вошли в Книгу рекордов Гиннесса по количеству сыгранных ролей. Есть ли среди этой плеяды героев самый любимый?

— Это все равно что спросить — ты свои почки больше любишь или кишечник? Все соединено в организме, из которого выходят или, точнее, вылезают персонажи. Актерская профессия — разнополая. Я вместе с героями и рожаю, и совокупляюсь, и люблю, и ненавижу.

— Армен Борисович, среди ваших ролей какое место занимает роль Горбатого в фильме «Место встречи изменить нельзя»?

— Скажу так: в моей крови эта роль осталась. А поскольку я снялся больше чем в 300 фильмах, то мне трудно определить, какое место среди всех героев занимает Горбатый. Разумеется, я вспоминаю Одессу, наш павильон, где снимали логово банды, и то, что ежедневно, в течение трех часов мне делали очень сложный грим. Проблема была в том, что в Голливуде есть паста номер Z, которой достаточно было помазать мой лоб, чтобы добиться результата, а в СССР этой пасты не было. Людей, с которыми работал, вспоминаю. Кто-то из них был хороший, кто-то талантливый, а кто-то — никакой.

— С Владимиром Высоцким у вас был всего один совместный кадр. Общались ли вы с ним во время съемок, каким он был?

— Это вы, журналисты, должны говорить — каким Высоцкий был артистом! Нам давали текст, то есть сценарий, и мы его произносили в кадре.

— Режиссер Станислав Говорухин — настоящий режиссер?

— На мой вкус, и настоящий, и хороший. Со всей большевистской прямотой, говорю: возможно, из всех отношений самые сложные — взаимоотношения актера и режиссера. Мы нуждаемся друг в друге, хотим понять, а потом начинается дележ пирога. Я не хочу делить пирог со Станиславом Говорухиным, он — режиссер фильма, и успех фильма — его заслуга. Отношения актера и режиссера гораздо сложнее и запутаннее, чем даже отношения любовников. У любовников существуют законы природы, которые надо соблюдать, а у искусства нет законов.

— Армен Борисович, а была ли в действительности банда «Черная кошка»?

— Это надо было спросить у братьев Вайнеров, они ведь авторы сценария. Наверное, какая-то кошка была — если не черная, то белая, или рыжая... Но разве это важно — была или нет реальная банда? Все зависит от того, что мы хотим рассказать зрителю, и для этого все и придумываем, фантазируем.

— Действие фильма «Место встречи изменить нельзя» происходит сразу после окончания Великой Отечественной войны. Помните ли вы войну?

— Очень плохо. Я жил в Ереване — и война была далеко от нас. Но я видел и до сих пор помню, как по главному проспекту Еревана — проспекту Сталина — вели немецких пленных. Это была идеологическая акция. Подозревают, что это придумал Сталин для того, чтобы у народа не было сомнений. Самое страшное, что есть в мире, — сомнения.

— У вас была красивая партнерша в фильме «Место встречи изменить нельзя», Валерия Заклунная? Вы не знаете, почему она больше не снималась в кино?

— Да, красивая! Мне кажется, Валерия живет в Киеве и работает в театре.

— Наталья Фатеева — тоже очень красивая?

— Она со мной не общалась — ведь она играла не мою любовницу, а любовницу Фокса. Вот у Фокса и спрашивайте про Наталью Фатееву.

— Армен Борисович, согласны вы с утверждением Глеба Жеглова «Вор должен сидеть в тюрьме»?

— Нет. Если мы подойдем к этому вопросу, то у нас еще возникнет 320 вопросов, среди которых «Что такое преступление?», «Что такое наказание?». Ни один приказ, ни один министр МВД этот вопрос не решит. Ибо в каждом случае — это стечение обстоятельств. Но если бы я знал хотя бы один ответ — как победить преступность в стране, — то работал бы в милиции или в полиции, а не в кино. Актерская профессия — это биология. Еще я верю в перевоплощение... Как только мне начинают делать грим, я уже вхожу в состояние роли. Если вы вернете мне то состояние, когда я был Горбатым, я вам расскажу больше...

— Вы руководите государственным театром, и это нелегкая задача. Сложнее стало искать деньги для постановки спектаклей?

— Русский театр сейчас живет в плохом состоянии. Самая большая беда в том, что мы нищие как церковные крысы. У меня есть ощущение, что если не завтра, то послезавтра, нам скажут: «Все, конец, драматический театр стране не нужен, и помогать государство ему не будет». А ведь ни один театр не может сам себя содержать. В кинематографе что-то возвращается, а вот театр — убыточен. Но и в роддоме доходов нет, и быть не может. Там есть только траты, но они — во имя рождения новых людей. Так что живем в театре нынче невесело, причем говорю от имени всех или почти всех руководителей. Театр сегодня в стране — больная тема.

— Зачем вам эта головная боль — нищий театр?

— Сам себя я прокормлю, но театр — это моя церковь, моя религия. И в театр приходят молодые ребята, которых я не могу и не хочу отправлять продавать водку. Они хотят рассказать людям про Отелло и Дездемону, а не торговать. Чтобы прокормить артистов, приходится нам, руководителям театров, рыскать в поиске денег. И если бы не было этих проклятых капиталистов, которые любят музыку и немного театр, то получили бы мы дырку от бублика.

— Среди ваших знакомых, друзей много тех, кто лишен артистической жилки? Не скучно ли с ними?

— Бывает, что заведемся, и вроде бы нам вместе и не скучно, а бывает, что контакта не происходит, потому что, как говорят врачи, «резуса нет».

— Сыграли много великих людей, прочитали тысячи книг, и слывете за мудреца. Есть ли у вас, как говорится, кредо? Или правило, выведенное кем-то из великих, которым вы руководствуетесь?

— Умных людей много, и они спасают нас с тобой. Мы можем найти одну фразу, продать ее, но это будет неправильно. Очень люблю слово «заблудшие». Когда смотрю на людей, то думаю, что все мы заблудшие души. У меня всегда есть страх, а с возрастом он усиливается, что нами крутят авантюристы, которые беспощадно дурят нас. Некий ловкач сверху — вот главный режиссер.

— А дурят по-крупному?

— Вся наша жизнь — и есть большой дуреж. А если мягко, то, как сказал поэт, «такая пустая и глупая шутка».