Виктор Сухоруков 20 лет не изменяет американской подружке
Ну а теперь на сцену выходит Брат — Виктор Сухоруков. Человек бесконечно позитивный, глубоко влюбленный. Но был в его жизни период далеко не веселой и беззаботной жизни. О чем он и рассказал нашей журналистке Светлане Березиной.
— Я проживаю уже третью жизнь. Ты читала «Мои университеты» Горького? А «Детство. Отрочество. Юность» Толстого? Это и есть моя первая жизнь. Вторая — это кураж и загул, встреча с Люцифером. Это время, когда выгуливалась моя внутренняя сущность, а пороки сами выскакивали наружу. Организм ищет любви, натура — любопытства. Эти семечки рождают цветок, который позже превращается в плод.
Сегодня у меня две главные привычки: чистота, порядок и дисциплина — я это все объединил в одно целое. А вторая — любить тех, с кем работаю.
— А любовь к женщине?
— Черт ее знает… Я вкусил жертвенность, и только сейчас понял, чем пожертвовал…
Я не голубой, не импотент и не контуженый. А может, и то, и другое, и третье — но это тема для другого разговора. Конечно, я дерево посадил. Может, где-то бегает и мой пацанчик с моими глазами. Может, и не один. А кто знает, как надо? Может, моя жизнь и есть та норма, только кто-то придумал, что должна быть жена под боком. А если я не люблю, когда рядом храпят, пердят и толкаются пятками?! Если не нормальна моя жизнь бобыля, а нормально то, когда люди, прожив 25 лет, выскакивают из-под одеяла и разводятся, заявляя во всеуслышание: «Не сошлись характерами!» — ну не знаю… По мне, так вот где разврат!
— А как же стакан воды в старости?
— Разберемся! Нам бы дожить. Попьем из ладоней.
Конечно, я страдаю. Я очень одинок и этого не скрываю. Ты не представляешь, сколько во второй жизни я рыдал, ждал рассвета, высматривал в темноте выход, подбирал к дверям ключи. Все было… Я даже курить тогда бросил. Знаешь почему? Мне надоело стоять за «Беломором» в бесконечной очереди на Васильевском острове — пропади она пропадом! Сейчас все говорят, как ужасно было в 90-х. Ну да, пиво 20 копеек, где стирального порошка накидают столько, что пена не оседает — хоть рубашки стирай. Или я бутылки собираю на набережной Макарова, чтобы рублик заработать, а рядом спецмагазин «Березка»… И все это в одной стране!
Шкаф с воспоминаниями
— Ты удивишься, но я обожаю одежду. Правда, отношусь к ней как провинциал, как плебей. Недавно летел на гастроли в Америку и думал: «Не буду ничего покупать! У меня все есть, хоть выбрасывай». В итоге мне пришлось купить новый чемодан, в старый мои покупки просто не влезли! Куртки, жакеты, брюки, майки… Худи с капюшонами — вообще моя слабость. Зачем все это? Да я долги отдаю, новыми вещами выталкиваю из своей судьбы все рванье, которое было в моей жизни. Я ведь не был богат и даже обеспечен, выбирать было не из чего.
Случались и приятные вещи. В той второй жизни, где не было солнца, мой однокурсник и сосед по общаге Юрка Стоянов, несмотря на то, что я был ненадежен, протянул мне руку. Кроме всего, накидал из своего гардероба целый ворох шмотья: рубашки, свитер и итальянское пальто. Я сдуру постирал его в машине, и молния превратилась в «восьмерку». Но вместе со свитером храню до сих пор. Как и пальто Сережи Бодрова из фильма «Брат-2», в котором он убегал из Штатов. Берегу подаренную на съемках рубашку а-ля рисунки Кандинского, которые мне напомнили фантик от любимой конфеты детства под названием «Весна».
Я обожаю шапочки, потому что я лысый. Люблю футболочки, потому что я волосатый. А мне не хочется быть волосатым - есть в этом некая вурдалачность.
— Это куда более сексуально, чем эпилированный мужик.
— Ты про секс, а я тебе про внешний вид. Волосатый человек — неприятен. Он похож на оборотня. Ага, я — кровопийца. Столько крови у себя выпил, замучаешься переливать!
Сатаненок и змея
— В ГИТИСе, как я знаю, вы были одним из лучших студентов, которого наградили поездкой в Лейпциг. Что вы там делали?
— Мы выступали в воинской части, где я познакомился с консулом по культуре. Встреча была красивой, а поездка — замечательной. Там, по настоянию ребят, я прямо с витрины купил джинсовый костюм голубого цвета. Он оказался мне мал. Так и сгинул где-то на просторах моей жизни…
Нас было двенадцать человек. Отправили по обмену в театральную школу имени Ганса Отто. Уже на польской границе мы отведали местной водочки… Кстати, водка — дрянь. Не пей! Германия — моя первая заграница, после которой я «заболел» путешествиями. А как иначе, если мы приехали в Лейпциг под Рождество? Глазированные яблоки, воздушная вата, лотерейные билеты, музыка, карусельки, сосиски и…
— Пиво.
— Молодец, ориентируешься!
— Западные девчонки не глянулись?
- Наши лучше. К тому же, мне было не до романов, я был пьян. (Смеется.) В капиталистический рай я попал гораздо позже. В 1999 году я прилетел на съемки «Брата-2» в загнивающую Америку. Страна и город Чикаго оказались не такими, какими я их видел в кино: проще, скупее, дороже. У меня не возникло желания залезть в мусорный бачок, чтобы не возвращаться домой. Но Сережка Бодров позвал в магазин Marshall, и я обалдел! Мне понравилось там все — от телефонной будки до вещевой тележки. Там разрешалось шастать по этажам, брать в руки вещи, примерять их, бросать. Никто не бил по рукам и не стоял над душой. Я обратил внимание на один джемперок из тонкой шерсти стоимостью 20 долларов. Смотрю на него, как барышня на колечко. Сережка ухмыляется: «Нравится?» Это было 24 октября. А 10 ноября у меня день рождения. По этому случаю мне дали выходной. Средь бела дня распахивается дверь в моих апартаментах, вваливается Бодров в костюме Данилы, бросает целлофановый пакет: «С днем рождения!» Пакет падает на стеклянный стол, я открываю его и вижу тот самый джемпер… Он до сих пор у меня хранится — потихоньку истлевает…
Когда по телевизору я узнал о трагедии, случившейся с Сережей, заперся и три дня из дома не выходил. Рыдал. А потом еще спрашивают: «Каким он был человеком?» Ребята, эта история о многом говорит. К тому же мы жили практически на Сережкины деньги. Нам выдали копейки — 500 долларов на месяц, а его отец жил за границей и помогал сыну.
— Чем удивила Америка?
- Небоскребами, барахлом и отвратительной едой. Я ведь увлекаюсь едой, палитрой вкуса, многоцветием сервировки. Ты напитываешь себя, а не нажираешься ради изжоги, отрыжки, пердежа и, извините, говна! Она питает твою душу, разум, глаза. А в Америке еда превращена в корм. Меня раздражает пластмассовая посуда и картонные стаканчики. Скажи, как люди в хорошем пальто могут идти с ноутбуком в одной руке и с бурдой в бумажной стакане — в другой? Я везде езжу со своей кружечкой. Как-то въехал в отель на Манхэттене и пошел ее мыть в раковине. Она соскользнула с мраморного умывальника и вдребезги разбилась. «Вот он — распад России в американском туалете», — думал я, сметая осколки в угол. Немедленно спустился вниз и купил точно такую же. Так что теперь меня сопровождает американская подруга.
— За едой надо ехать не в Америку, а в Италию, например.
— Путешествие в Италию стало подарком самому себе на 60-летие (сейчас Виктору Ивановичу — 68. — С. Б.). Милан, Верона, Рим, Венеция... На озере Гарда побывал. Красота неописуемая: апельсины висят, которые жрать нельзя, зелень, изумрудная вода. Живи и не умирай! Зашел в кафе, заказал пасту. А официантка принесла банку масла, вяленых помидоров и чиабату. Пока я ждал свои макароны, наелся. Это было ТАК вкусно! Еще мы с товарищем рванули на день в Париж, где я никогда не был. Вечером отправились на Монмартр. Поднялись, а фотоаппарата нет. Срезали! Так что у меня нет ни единой фотографии Парижа. Считай, я там никогда и не был.
Кстати, о еде. Французская кухня — это что? Лягушки?
— Круассаны, бёф бургуньон, шампанское…
— Началось! Тема пьянства мне неинтересна со времен «Брата-2», где у меня случился последний запой. С тех пор я завершил дружбу с водкой и винищем. Признаюсь, иногда накатывает грусть. Сегодня столько соблазнов! Как только я прекратил амур с алкоголем, столы ломятся перед моими очами, и сатаненок вместе со змеей на плече все время затаскивают меня на банкеты-фуршеты и говорят: «Смотри, Сухоруков! Ты этого не хочешь?» Я вздыхаю и отвечаю: «Не хочу». Эх, пораньше бы всю эту роскошь! А с другой стороны, случись это раньше, вспоминала бы ты сейчас цирроз печени Сухорукова или вообще понятия не имела бы о моем существовании.
Три дня в трусах
— Я встречала людей, которые, завязав со всякими излишествами, становились невыносимы…
— Не говори «завязывать» — это плохо! Я ведь ничего для этого не делал. Теперь стал ужасным сладкоежкой — обожаю всякие пирожные: с ванилью, шоколадом, кремом. Иногда так хочется похудеть, посидеть на диете, поесть устричного, омаристого, лобстерного. Но на гастролях надарят столько конфет, что приходится их жрать днем, вечером и даже ночью. Вкусные! (Смеется.)
Но моим главным замещением, увлечением и страстью стал театр. Я в полете, я властитель профессии. Посмотри на меня — лысый, плюгавый, невзрачный непонятно как одетый пожилой человек, а у меня Федор Иоаннович, Порфирий Петрович, император Домициан. У меня минимум четырнадцать спектаклей в месяц, я не успеваю сниматься в кино. А сколько предложений! Даже врать не нужно, потому что всё правда! Об антре я даже говорить не буду. Все существующие в Москве антрепризы предлагают мне руку и сердце.
Теперь одна забота — а хватит ли сил? Так что когда спрашивают: «Что вы делаете в свободное от работы время?», я отвечаю: «Возьмите любое стихотворение, страницу прозы или пьесы и начните учить наизусть». А ведь надо еще и игру сочинить, и это сочинение сделать своим. Когда Андрей Кончаловский пригласил меня на крошечный эпизод в свой «Рай», я три дня ходил дома в трусах по паркету, пытаясь осилить три страницы текста, чтобы не опростоволоситься и не выглядеть бездарным идиотом. Вот тебе и дОсуг! Вот тебе и отдых!
То ли дело в детстве! Я увидел море поздно — в 16 лет. Моя классная руководительница поехала с десятиклассниками в трудовой лагерь в поселок Супсех Анапского района. Я тоже напросился. На вокзале нас погрузили в грузовики с деревянными скамейками и повезли. Воздух пах удобрениями, которыми поливают фруктовые сады, кипарисами, травами… И вдруг на горизонте появилась фиолетовая полоска. Это было наваждение, моя личная фата-моргана. Я даже не обрадовался, я испугался. Нас подвезли прямо к воде, и мы, не дожидаясь затухания мотора, выпрыгнули из кузова. В сандалиях и панамке я упал в море и захлебнулся соленой водой… Сказочный отдых. Одно плохо — с тех пор я не ем абрикосы. Пережрал!
Цитаты
Татьяна Догилева, актриса и однокурсница Сухорукова:
«Честно скажу, я думала, что он не выберется. Ведь тогда Витя дошел до дна. Он мне часто названивал и рыдал в трубку. Было невыносимо трудно с ним, зависимым от бутылки, разговаривать. Понимала: он гибнет, а как помочь — не знала. Но жгучая любовь к профессии пересилила. Витя стал подниматься и постепенно дорос до блестящего и известного актера».
Юрий Стоянов, актер и лучший институтский друг Виктора Ивановича:
«Наверное, причина его одиночества спрятана в глубокой молодости, и тогда, как сказал Гете, «мир раскололся пополам, и трещина прошла через сердце поэта». Я не люблю заглядывать в трещины. Знаю, женщины Витю обожали и обожают».
МАМИНЫ СЛЕЗЫ
Виктор родился в городе Орехово-Зуево Московской области в семье чистильщика машин и ткачихи. Мама видела его помощником мастера на фабрике или в худшем случае слесарем. Когда узнала, что поступил на актера, долго плакала. Говорила: «Там же сплошной разврат и наркотики!» Каким классным актером стал ее Витя, женщина не увидела — когда Сухоруков учился на втором курсе, она умерла от рака желудка.
СПАЛИЛСЯ НА КЕФИРЕ
О фильме «Про уродов и людей» наш герой рассказывает:
— Я НЕНАВИДЕЛ эту роль, поэтому начал пить. Приходил на площадку, наливал в пакет из-под кефира водку и ходил весь день, пил. Все было очень серьезно. Я попал в психиатрическую клинику, знаменитую Бехтеревку, и оттуда ездил на съемки. Никто бы не догадался, как напивается Сухоруков. А Маковецкий взял и заложил меня. Я сам, конечно, сглупил по пьянке: кефир начал размешивать ложечкой. И когда меня спросили: «Ты чего мешаешь?» Я ответил: «Чай». Все удивились: «Какой же чай, у тебя ж там кефир!» Так и погорел.
