«Мне 56... Все потеряно... Могу мыть полы»: уволившаяся с Первого канала Жанна Агалакова боится за дочь
С 1999 года на «первой кнопке» Агалакова вела «Новости» и программу «Время», а потом решила стать репортером и уехала работать за границу. Всего с главным телеканалом страны ее связывали 20 лет жизни. За это время Жанна стала мамой — 10 сентября 2002 года родила дочку Аличе от мужа, итальянского физика Джорджо Савона. В последние годы Джорджо тоже был сотрудником Первого во Франции — в качестве телеоператора снимал сюжеты Жанны. Разумеется, сейчас он ушел вслед за супругой.
Семья освободила служебную квартиру, Жанна и Джорджо сдали аппаратуру и начали новую жизнь. Каково это делать в 56 лет, Агалакова рассказала в интервью по видеосвязи из Парижа своей московской коллеге Елене Погребижской. А та опубликовала запись их разговора на своем YouTube-канале.
Погребижская, известная в начале нулевых как лидер рок-группы Butch, — профессиональный журналист. Когда-то она тоже работала репортером в программе «Время», а в последние годы стала режиссером и сценаристом документального кино.
— Тебе нужно начинать жизнь с нуля или у вас и так неплохое финансовое положение? Нужно ломать голову, как зарабатывать на жизнь? — поинтересовалась Погребижская у Агалаковой.
— Да, мне нужно ломать голову, потому что работу потеряла не только я, но и мой муж. Он был оператором на корпункте. Это было очень выгодно для «дорогой редакции». Потому что тогда не нужно снимать две квартиры для семьи корреспондента и для семьи оператора. Иметь две машины и две медицинские страховки. Так что мы с ним оба безработные теперь. И так долго продолжаться не может. Я должна работать и зарабатывать, чтобы жить.
— Какие у тебя идеи?
- У меня есть один проект, который греет мне сердце. Который я, надеюсь, сейчас все-таки доделать. Пока не буду про него рассказывать, потому что он еще в начальной стадии.
— А что говорит твоя дочь?
— Она никогда не скажет: «Мама, ну ты это зря...» Честно говоря, я немножко оградила ее от этих событий. И не многое ей рассказывала. Но ее позиция всегда была такой: если ты считаешь, что нужно уходить, — мы будем уходить.
Дальше Жанна продолжила цитировать мнение Алисы на нынешнее положение вещей в их семье: «Если ты думаешь, что ты хочешь продолжать эту работу, чтобы обеспечивать мое образование и нашу жизнь достойную, не переживай — я буду бебиситтингом заниматься. Или, если хочешь, пойду мыть полы». И заключила: «У меня потрясающая дочь!»
— Ты мне как-то рассказывала, что вы с ней проехали на поезде по всей России, — поинтересовалась Погребижская.
— Это не совсем был поезд, — уточнила ее собеседница. — Это были машина, самолет и так далее. Да, в течение пяти лет отпуск я проводила не в красивом месте у моря (хотя в некоторые годы удавалось вырвать неделю и на такой отдых), а мы проезжали Россию — от Магадана до Мурманска. От Норильска до Астрахани: Братск, Усть-Илимск, Благовещенск, Тобольск, Тюмень и так далее...
— Показывала дочери родную страну?
— Да. Понимаешь, она же наполовину итальянка (потому что папа итальянец), наполовину — русская. Но с русской стороны у нее вся эта часть опущена, потому что моих родителей нет очень давно. Она их не видела и не знает. Она родилась практически после их смерти. Поэтому русская часть проседает, а итальянская — в комплекте. Есть бабушка, дедушка, двоюродные братья и сестры. И мне хотелось, чтобы мой культурный код имел продолжение.
Агалакова припомнила, как в одной маленькой гостинице в Усть-Илимске (дело было зимой, она хотела, чтобы Сибирь муж и дочка смотрели именно в холодное время года), обратила внимание, что ее наследница выглядит очень уставшей и поникшей.
— Хочу в Нью-Йорк, здесь жизни нет, здесь все города одинаковые, — ошарашила мать 14-летняя на тот момент Алиса и добавила: — Если бы в Красноярске было больше снега, то он был бы, как Норильск. А Братск, как Красноярск, только хуже.
— Это ощущение подростка от нашей страны, — констатировала Жанна. — И меня, как током, пробило. Потому что я-то не смотрю на наши города вот так, что там нет жизни. Я-то смотрю, как на мою страну. Я горжусь этим. И дальше она говорит слова, которые просто убили меня: «Знаешь, когда я вырасту и если у меня будут дети, они, наверное, даже не будут по-русски говорить. Ну нет, может быть, будут, но в Россию я их не пущу». И я подумала: «Как же так?! Это тот момент, когда я, как носитель культурного кода заканчиваюсь. То есть я — тупиковая ветвь в развитии...» Мне было невыносимо больно это слышать. Подумала, что мне надо срочно с этим что-то делать. И я принялась впихивать в нее русскую культуру. От самоваров и валенок, которые она, кстати, обожает, до Пушкина и Лермонтова.
А еще Жанна поразмышляла о собственном возрасте:
— Мне 56. Моя мама в это время уже была на пенсии. То есть теоретически я — пенсионерка. И обрубить [в этот момент] всё... Я даже не знаю, будет ли у меня когда-то (надеюсь, что будет) возможность вернуться. Я очень хочу. Это моя страна. И все, что у меня там есть, — все потеряно. Я отдаю себе в этом отчет... Мы столько раз были бедными... И я не вижу ничего хорошего впереди. А потом будет 57, 58, 60 и так далее. Начинать что-то с нуля крайне сложно... Я не умею делать что-то другое. То есть, конечно, если припрет, я и полы могу мыть. Я не боюсь работы.
